Скажи миру – Ы! (СИ) - Alex O`Timm

В итоге получилось около двадцати писем примерно следующего содержания:

Уважаемый мистер **** (Здесь сверившись с каталогом металлургических фирм и заводов, специализирующихся на переплавке лома, я ставил конкретные имена директоров или управляющих компаниями).

Уведомляю Вас о том, что в связи с крайне запущенным состоянием Эйфелевой башни, принято решение о ее сносе, и последующей продаже тому, кто примет участие и выиграет тендер на демонтаж и вывоз конструкций башни, с расчисткой данного участка земли'

Ниже следовали технические условия, сопутствующие предстоящим работам, указывалась масса башни, соответствующая семи тысячам тремстам тоннам, и начальная ставка в размере двадцати пяти тысяч долларов для начала участия в торгах. При этом говорилось, что проигравшему тендер, ставки будут возвращены. (Чтобы письмо выглядело достаточно правдоподобным, пришлось перерыть гору литературы, указывая особенности конструкции, марки сталей, использованных для ее возведения и множество других параметров и информации)

Завершалось письмо подписью управляющего представительством Дойче-банка в Нью-Йорке. И факсимиле его подписи. (Благо, что последняя сохранилась на корешке последнего чека, в моей книжке, того самого, где мне было разрешено снять со счета, сотню долларов)

Прочтя, получившееся письмо, хорошенько подумав, внес в него несколько несущественных правок, а затем распечатав восемнадцать копий, не поленился съездить в центр Нью-Йорка, и отправить послания сбросив их в один из почтовых ящиков неподалеку от представительства банка.

Я конечно понимал, что все эти послания, пустая трата времени, и управляющий вполне способен от всего этого откреститься. Если бы не одно, но. Вернее сказать, этот нюанс, тоже не даст особенных результатов, но наверняка сделает этого человека известным, во всяком случае поднимет вокруг него некоторую шумиху. И пусть большого убытка не принесет, но нервы все же потреплет. А если, чуть позже соорудить нечто похожее на это, то заставит задуматься. А так ли все на самом деле? А вдруг рыльце у него все же в пушку. Вообще-то я не мстительный. Просто память у меня хорошая.

И поэтому, помимо всех этих писем, я состряпал еще одно, где от имени какого-то клерка, добавил несколько строк о том, что управляющий собирается провести закрытый тендер по поводу продажи Эйфелевой башни. И что именно он был занят в распечатке и отправки писем от имени управляющего по данным ему адресам. Свое имя он не хочет называть из-за того, что боится потерять работу в банке, но как честный американец, просто обязан предупредить о готовящейся афере. И это письмо, включающее и основной текст рассылки, отправил в несколько газет, начиная от желтых бульварных листков, эти наверняка раздуют проблему до небес, до вполне уважаемой «Нью-Йорк Таймс» или «Чикаго трибюн».

Скандал, не заставил себя ждать, потому как если уважаемые издания решили вначале проверить поступившие сведения, то бульварные газетенки, просто раздули новость по полученной анонимке, не особенно заботясь о том, правда в ней написана или это обычная газетная утка. Впрочем, статьи вскоре получили некоторое подтверждение о том, что подобные послания были разосланы по многим металлургическим предприятиям, и все это только подтвердило слухи. После чего шум еще и усилился, особенно после того, как управляющий, отказался давать интервью крупнейшим радиосетям таким как NBC и CBS. Теперь уже буквально из каждого утюга неслись вопли о том, что Дойче-Банк, в лице управляющего пытается вести закулисные переговоры, об имуществе ему не принадлежащем, а в свете того, что мир застыл в ожидании начала войны, подобные заявления прозвучали очень тревожно.

Впрочем, скандал длился очень недолго. Вначале, вдруг как-то резко замолчали радиоканалы, переключаясь на совсем недавно появившеюся кинокомедию с Фредом Астером и Джинджер Роджерс «Время свинга», или на полнометражный мультфильм от Уолта Диснея — «Белоснежка и семь гномов» выпущенный в 1937 году. Следом за ними потихоньку угомонились и бульварные листки, правда почему-то «Нью-Йорк пресс» вдруг вообще исчез с прилавков магазинчиков и рук разносчиков. Видимо давление сверху, оказалось слишком сильным для его создателей.

Чуть позже, из разговоров тетушек, я узнал о том, что мистер Фридрих Венцель, попал в госпиталь с сердечным приступом, и вряд ли в ближайшее время, сможет продолжить свою службу, на посту управляющего немецкого банка. Впрочем, меня все это ничуть не расстроило.

Фрау Фридман, ставшая мне почти родной, скончалась в начале июля 1938 года. Можно сказать, ровно через год, после того, как я поселился в ее доме. Просто в один из дней она не проснулась, уйдя из жизни тихо и с улыбкой. Еще вчера, она была бойкой старушкой, без устали, успевающей заглянуть в течении дня, во все уголки своего немаленького дома, обсудить вес важные дела, которые донесли до нее подруги, каждый вечер собирающиеся у нее дома за чашкой чая, посетовать о том, что я хоть и уделяю ей столько внимания, но совсем не прислушиваюсь к ее желаниям, относительно своего брака, и возможных наследников. Хотя, все эти слова и произносились почти ежедневно, но каждый вечер, перед тем, как разойтись по своим комнатам, она брала меня за руку, долго смотрела мне в лицо, и перед пожеланием «Покойной ночи» всегда повторяла, что с того момента, как я поселился в ее дома, она почувствовала себя, по настоящему счастливой.

После всех положенных по обычаям обрядов, матушку кремировали, а прах, как она того и желала развеяли над заливом Лонг-Айленд-Саунд, там, где погиб ее сын, и там, где был развеян прах ее мужа.

Фрау Фридман, так плотно вошла в мою жизнь, что первое время, я долго не мог прийти в себя постоянно ощущая ее нехватку. Так и казалось, что сейчас шелохнутся портьеры, и в комнату вбежит эта бодрая старушка, с претензиями о том, что вместо того, чтобы читать эти дурацкие справочники, лучше бы вышел прогуляться. Погоды стоят прекрасные, на набережной множество девушек.

— Похоже я так и не дождусь, когда же мой сын познакомит меня с будущей невесткой!..

Последние слова, всплывшие в моей памяти, прозвучали так, будто она сама, стояла передо мной и произнесла их вслух.

После всех, положенных обрядов и траура, я все же нашел в себе силы, и решил разобраться с полученным мною наследством, оставленным после смерти Фрау Фридман. О состоянии счетов, недвижимости и всего остального я имел полную информацию, и никаких проблем здесь не имелось, тем более, что оставленное завещание, только подтвердило мое право распоряжаться все по своему разумению, и никаких особенных обязательств, на меня не накладывало. Разве, что фрау Фридман, указала в завещании, что ей хотелось бы чтобы я продолжал, поддерживать некоторыми дотациями местный госпиталь, и участвовать в общественной жизни нашего сообщества. Учитывая можно сказать недавний наезд на меня итальянских мафиози, и реакцию, последовавшую от немецкой общины, я и не собирался отказываться от этого. Еще одно пожелание состояло в том, что если, кто-то из ее подруг, захочет взять себе на память, что-то из личных вещей фрау Фридман, то ей хотелось бы, чтобы я не отказывал им в этом. Последнее тоже не вызвало во мне никакого противоречия. Единственное, что я сделал, так это убрал из личных комнат матушки, все семейные украшения, и некоторые фотографии, после чего, предложил ее подругам взять оттуда, все, что они пожелают. И чтобы не слишком смущать их, удалился из ее комнат, на свою половину дома, предупредив своих работников не препятствовать тетушкам в распределении имущества.

Уж и не знаю. Толи тут сработала истинно немецкая бережливость, толи жажда халявы и наживы, но после того, как я вновь вошел в комнату, некогда занимаемую моей матушкой, то просто ужаснулся.

Когда-то в таких случаях говорили: «Мамай прошел». Сейчас произошло нечто подобное. Честно говоря, я рассчитывал на то, что ее подруги возьмут себе несколько фотографий на память, ну и одну или две вещи из личных вещей фрау Фридман. Увы, я был слишком хорошего мнения о них всех. Комната, представшая перед моими глазами, была абсолютно пуста. То есть, из нее забрали буквально все, что только могли унести. Постельное белье, одежду, портьеры, занавески с окон, и даже личное нательное бельё. В комнате осталась полуразобранная железная кровать с панцирной сеткой, причем скорее всего именно из-за того, что она оказалась сильно тяжелой, или вместо нее предпочли взять что-то более ценное, хотя и начали разбирать койку. Единственное, что не привлекло ничьего внимания, так это фотографии матушки, которые лежали разбросанными по всему полу и затоптанные до такой степени, что на некоторых из них трудно было увидеть, что там изображено. Опустившись на колени, я принялся собирать разбросанные по полу фотографии. Собрав их, я вызвал одного из работников служащих у нас, и попросил навести здесь порядок, убрав отсюда все лишнее. Пожалуй, единственное, что меня обрадовало, так это то, что вместе во всем остальным, из комнаты забрали портрет Гитлера. Конечно именно сейчас он находился на пике своей славы, и не успел запятнать свое имя, ничем предосудительным. Именно поэтому, наверное, его так и обожествляла моя приемная матушка, да и большинство других людей нашей общины. Что ни говори, а он смог поднять Германию с колен, дав людям работу и смысл жизни. Но я помню, что произошло вслед за этим. Пусть из истории, из рассказов деда и бабушки, но все же. И я ненавидел его именно из-за его последующих действий.